«Океан, океан! Ветер, ветер!
Почему вы умолкли? Прошу вас, ответьте!
Почему не кричат бакланы и чайки?
Почему и другие все птицы молчат?
Почему ты умолк, океан, отвечай мне!»…
Эхо смолкло. Вокруг тишина
непривычная слуху,
и страшна тем она,
что тревогу несёт, а не скуку.
Даже сопки и те
затаились в молчанье тревожном.
В тишине, как в беде,
одному быть мучительно-сложно.
Может быть, я оглох
и уже ничего не услышу.
И морская волна не рокочет у ног.
И, не веря глазам моим, вижу:
океан уползает,
отходит всё дальше от берега.
Океан обнажает
прибрежное дно моря Беринга.
Океан, океан, что с тобой?
Почему воздух пахнет бедой?
Даже солнце тревогой объято.
Потускнело, поблекло.
Неужто так близко расплата
за людские грехи, что от века?!
Вижу я, как вдали горизонт
опоясала чёрная лента.
Вот она, словно вражеский фронт,
приближаясь, растёт. У поэта
комом в горле застрял
вопль внезапного ужаса.
Кто-то, где-то сказал:
«Всё возьмите, оставьте мне мужество».
Я молю сопки, скалы:
«Защитите меня и спасите!».
Где же он, герметический люк
самых прочных, надёжных укрытий?!
Видно, смерть – это прежде всего тишина.
И последний мой крик поглотила
не скала, а стена
из воды, напряжённой, как жилы,
Та стена из воды, что верхушки у скал
как могучий металл,
словно тонкие ветки, сломила…
Где-то там, далеко-далеко
океанское дно сотрясается снова.
Где-то там, глубоко-глубоко
возникает возмездьем суровым
и бежит к нам, охотясь за нами
Смерть, которую нарекли
суеверные старики
нежным, ласковым словом – цунами.

Одиночество, странное чувство,
  Одиночество, грустный удел,
  Когда сердце окажется пусто,
  И эмоций осадок осел.
 
  Одиночество, сковано сердце,
  Одиночество, больно душе,
  Когда ты закрываешь все дверцы,
  Замыкаешь все чувства в себе.
 
  Одиночество, бегают мысли,
  Одиночество, нет уже сил,
  Когда руки устало повисли,
  Белый свет стал тебе уж не мил.